Страшно... Но лучше так, чем вот так...

Я стихов накропала уйму,
Срифмовав обо всём почти что,
Как же я про тебя, родную,
Позабыла во всех своих виршах?

Сколько раз ночью плакала, каясь,
Что, боясь быть несчастьем распятой,
Я тебя избегала под старость,
Так и жить мне теперь, - виноватой...

Зажигаю тебе свечу я,
Как всегда, перед этим помешкав,
Смотришь ты на меня, и молчу я, -
Ты ведь всё понимаешь, конечно...

Прости ради Бога за пиар,  только не переноси стишко, - лучше я сама его потом удалю.

А, пропадать так пропадать... Я вот такое видела в "лихие 90-тые",  и, честно,  я это стишко сама до сих пор до конца прочитать не могу, - реву, как дуро... и люто ненавижу Березовских-Юмашевых, чтоб им не сна ни покоя ни на том ни на этом свете...

Она сидела молча у обочины,
А рядом - рынок, кажется, Даниловский,
Пергаментно-тщедушно-скособоченным
Дрожала тельцем на январском минусе,
И в скрюченных руках держала валенки,
На них клочок бумаги, цифры - пять и ноль,
Доверчивые глазки - две проталинки -
Таили тщательно скрываемую боль.
Остановившись, я спросила, - Пятьдесят?
Старушка часто закивала головой,
Я протянула сто рублей и валенки назад:
- Не надо мне, потом продашь, иди домой!
Она не поняла, а я, ускорив шаг,
Забыв о сдаче, и мучительно стыдясь
Поступка, оглянулась, и увидела вдруг, как
Бабулька, скинув с ног калоши прямо в грязь,
С бумажкой валенки на палки тощих ног
Пытается надеть - они не надеваются никак,
И так мне резануло сердце это, что
Придя домой, я дома наревелась всласть,
Не в силах вспоминать без слёз
Ни эти валенки, ни голубые льдинки глаз,
Ни куцее её старушечье пальто...

Кость, не пиара ради я, мне он до...